ВОЗВРАЩЕНИЕ

Осветительные ракеты одна за другой поднимались над заснеженным полем, освещая окрестности неестественно белым светом. Сапёры медленно ползли в глубоком снегу, прощупывая каждый сантиметр перед собой. Снег хорошо маскировал ползущих, но в то же время мешал им двигаться, набиваясь под одежду.

Дмитрий продвигался осторожно, все чувства были обострены до предела. Он уже сбился со счета, сколько  обезвредил противопехотных мин. Опять взлетела ракета. Значит, надо замереть в самый неподходящий момент.

Усталости не чувствовалось. Холода тоже. Вообще ничего не чувствовалось. Чувствительными были только пальцы и больше ничего. Обнаружив очередную мину, Дмитрий говорил себе: «Стой. Не торопись. Враг хитёр, не дай себя обмануть».

Пятый месяц на фронте. Жив! Потерял большую часть земляков с кем пришёл. Гражданскую войну прошёл. Жив! Значит так надо.

Пальцы Дмитрия нащупали мину. Вот она, смерть солдата. Сколько взрывателей? Хитёр фриц. Но мы тоже не лаптем щи хлебаем.

Обезвредив мину, Дмитрий отложил её в сторону, прощупал снег справа и слева от себя, опёрся на левую руку и продвинулся вперёд. Сделал короткое движение правой рукой и… понял, сделал ошибку. Инстинктивно вжался в снег, насколько хватило сил, но тело было непослушно.

Впереди раздался взрыв. Резануло жаром и светом…

 По проделанным проходам, на рассвете, солдаты передовых частей устремились на врага, опрокинули его и развивая наступление 15 декабря освободили город Клин.

— Товарищ лейтенант, разрешите трофеев пошукать. Мы быстро, — два солдата стояли перед офицером в ожидании разрешения.

— Только осторожней, не нарвитесь на мину.

Минут через сорок поисков трофеев бойцы развернулись в обратный путь, когда один из них приметил в снегу добротные ботинки.

— Матвей, смотри, целёхонькие.

Оба солдата склонились над ботинками, торчащими из-под снега, и начали их расшнуровывать. Шнурки обледенели, что затруднило их развязывание. Начали стаскивать ботинки, но те плохо поддавались и пришлось изрядно потрясти ноги.

— Матвей! Он живой! – закричал солдат и отпустил ногу «покойника».

— Фёдор, показалось, — ответил Матвей, но тут раздался стон, исходящий из-под снега.

Солдаты начали быстро откапывать раненого. Когда они расчистили снег, их взору открылась страшная картина — руки в крови, лицо представляло собой кровавое месиво.  Это был сапёр-штурмовик, через рваный маскхалат была видна кираса. 

… Холодно. Почему так холодно? Неужели мы ещё сидим в болоте? Уже двое суток по горло в воде. Когда же наши придут?..

Сознание пришло к Дмитрию, но он ничего не видел. Было темно и холодно. Да, он вспомнил. В болотах на берегу Терека он сидел в гражданскую, когда бандиты загнали их в камыши и двое суток не давали выбраться, отстреливая каждого, кто начинал двигаться. А что сейчас? Бинтуют. Бинтуют голову, шею, руки.

Дмитрий хотел спросить что с ним, но не смог пошевелить губами, попытался сделать какое-либо движение и тут же потерял сознание…

Вновь пришёл в себя. Сколько прошло времени? Голоса. Много голосов. Кто-то стонет. Ему больно. Это, наверное, госпиталь или медсанбат.

Голова гудит, как с хорошего похмелья. Попытка пошевелиться отозвалась острой болью в голове. Стали посещать мысли одна мрачней другой. Приходят из темноты и уходят туда же. Будет ли когда-нибудь свет? Или теперь вечная тьма? Тьма. Тьма…

— … подрыв на мине, большая потеря крови, — говорил явно врач, со знанием дела. – Но ему повезло, серьёзных увечий нет. Вот только с глазами не ясно пока. Кажется, он пришёл в сознание.

Дмитрий приподнял и опустил руку.

— Замечательно! Вы меня слышите?

Дмитрий опять повторил движение рукой.

— Вы находитесь в госпитале, в Москве. Говорить пока не пытайтесь. Всё будет хорошо. Скоро начнём вас готовить к пластической операции. Отдыхайте.

Слова доктора успокоили Дмитрия. Теперь он знал, что с ним. Вот только не понятно было по поводу глаз.

Медленно и нудно потянулись дни. Замотанный бинтами, как кукла, кормят через резиновую трубку, сам себя даже в самом малом не может обслужить. 

Дмитрий ощущал себя маленьким беспомощным ребёнком. Вспомнил сестру Федосью. Мать он не помнил, она умерла при его родах. И сложилось же так, что в один и тот же месяц родился он и его племянница. Сестра выкормила и вырастила  дочь и своего родного брата.

Настал день операции. Дмитрий ждал этого дня с волнением. Одна мысль жгла его сильнее боли – насколько он изуродован. Будет ли он узнаваем?

Операцию делали под общим наркозом. Почувствовав запах эфира, Дмитрий медленно провалился в никуда, растворился телом и сознанием. Очнувшись, первым, что он почувствовал, это своё дыхание. Тут же всю голову пронзила острая боль. Было ощущение, что на голове терновый венец.

 — Молодец гвардеец, — услышал голос врача, — всё прошло хорошо. Держись!

Уже шёл 1942 год, Дмитрий Сергеевич всё ещё находился в госпитале. После первой операции по пластике лица были ещё две. И каждый раз врач говорил: «Всё прошло хорошо». А что хорошо, Дмитрий не понимал. Не понимал потому, что после этого следовала очередная операция. Но он верил, что должен наступить конец мучениям.

Не видя абсолютно ничего, он уже чётко понимал когда день, а когда ночь. Всё оказалось очень просто. Днём много разных голосов и стонов раненых, а ночью были только стоны и крики. Засыпал Дмитрий только днём, за многоголосием стоны не так врезались в мозги.

Первыми сняли повязки с рук. Дмитрий Сергеевич медленно пошевелил пальцами. Потрогал ими одеяло, затем, осторожно ощупал пальцами правой руки левую ладонь и пальцы. Остался доволен — пальцы не потеряли чувствительность.

Затем, сняли повязку с головы.

— Ну, что? Красавец, — произнес врач, как только бинт был снят.

— Да, — с трудом, раздвинув губы, ответил Дмитрий не то утвердительно, не то, задавая вопрос.

Оставалась повязка на глазах, но спросить о том, когда снимут и эту повязку Дмитрий не смог, сил на такую длинную фразу у него не хватило. Хотя, он каждый день занимался растягиванием губ, открывал рот, надувал щёки, пытался строить гримасы. Непослушные мышцы с трудом поддавались.

— Сергеич! – как-то раздался голос из дальнего угла палаты. – Спой про цыганку, которая под окном умирала.

— Не могу, — чуть шевеля губами, ответил Дмитрий.

— А ты смоги. Тренируйся, — продолжал тот же голос. – Будешь у меня на свадьбе петь, Петрович на гармошке играть.

— Типун тебе на язык, — огрызнулся Петрович. – У меня вон полруки нет.

— И что? – продолжал первый голос. – Доктор слепил Сергеичу лицо из ничего, а мне вот ногу оттяпал и сказал, что я на своей свадьбе плясать буду. А доктор у нас знатный, сказал плясать буду, значит буду. И ты на гармошке играть будешь.

Тут Дмитрий Сергеевич узнал эти голоса. Не одну ночь он их слышал и не понимал, чего они стонут, ведь у него вон какое ранение. Теперь он их узнал и ему стало стыдно.

Как-то вечером к Дмитрию подошла медсестра и тихо ему сказала, мол, слышала разговор врачей о том, что ему завтра будут снимать повязку с глаз.

Лучше бы сестрёнка ничего ему не говорила. Сердце сильно заколотилось, кровь ударила в голову и одна мысль, как игла пронизывала сознание: «Увижу ли я свет?». За несколько месяцев обитания во тьме Дмитрий свыкся со своим состоянием. И порой ужасался от того, что начинает терять надежду на возврат зрения: «Неужели навсегда непроглядная тьма?».

Ночь была бессонной.

И вот, повязка снята! Но открыть глаза не хватает духа.

— Откройте глаза! – слышит Дмитрий Сергеевич повелительный голос врача. – Не бойтесь, постепенно открывайте глаза!

Открыв на мгновение глаза, Дмитрий увидел промелькнувший белый туман и ничего больше. От такой неожиданности он быстро закрыл глаза и сильно зажмурился. Но врач снова потребовал открыть их.

Дмитрий осторожно начал открывать глаза, однако, никаких изменений не произошло, всё тот же белый туман. Прошло несколько секунд, и он стал различать силуэты людей, видел их движения, однако чёткости не было.

— Что видите? – последовал вопрос врача.

— Вижу ваш силуэт как в тумане, — слегка успокоившись, ответил Дмитрий.

— Ничего, подлечим, всё будет хорошо, — проговорил врач и распорядился наложить повязку.

Наступила весна. Весенний воздух явно помогал раненым поправляться. Дмитрий Сергеевич уже ходил без повязки на глазах, хотя потеря зрения составляла пятьдесят процентов. Врачи уверяли, что зрение со временем будет лучше.

Незадолго перед выпиской из госпиталя Дмитрию вручили очки. Сразу всё встало на свои места: стали чёткими очертания предметов, цвета стали сочными и насыщенными. Дмитрий подошёл к окну и посмотрел на свежую зелень распускающихся листьев на деревьях. Глядя на открывшуюся картину весны, он глубоко вдохнул свежий воздух. Кажется, так глубоко и сладко он ещё никогда в жизни не дышал.

Первое, что Дмитрий сделал, «получив зрение», он сел писать домой письмо, ведь последнюю весточку отправлял домой в ноябре 1941 года.

Карандаш дрожал в руке, а из глаз потекли слёзы. Он писал, что находится на отдыхе в Москве, чувствует себя хорошо, что фашистов погнали от Москвы. Писал, что скучает по дому, всем родным, друзьям и знакомым слал привет, детям, чтобы слушались, а он непременно вернётся домой.

В начале мая 1942 года Дмитрий Сергеевич выписался из госпиталя и направился догонять свою часть на Ржевском направлении…

Дед стоял и курил на высоком крыльце, любуясь заходом солнца. Внук, не отрываясь, внимательно смотрел на деда. Он никак не мог понять, почему лицо деда не такое как днём. Что-то было не так. Нужна была помощь и внучок побежал к отцу за ответом.

— Пап, а что у деда лицо странное какое-то? – в глазах сына были вопрос и удивление одновременно.

— А что там не так?

— Лицо, как каменное, на живое не похоже.

— А-а. Так это у него с войны. Он сапёром был, подорвался на мине, ему лицо заново и сделали.

— Как сделали?

— Ну как? Из кусков кожи слепили.

В глазах сына застыло изумление. Ничего не ответив отцу, он побежал к крыльцу. Дед продолжал курить.

— Женёк, ты чё? – спросил Дмитрий Сергеевич у застывшего на месте внука.

А внук, стоял и смотрел на деда. Ответить он ничего не мог, внутри всё дрожало и глаза заслезились из-за гордости за своего легендарного деда.

2016, март